000463

и редко принимает на веру, что говорят… всегдашний контроль са-

мого себя делает его работу и медленной и мучительной, даже если

дело идет об его обычной работе, которую он быть может (NВ! и здесь

скепсис) любит…». Так должно быть объяснял Петр Борисович само-

му себе свою литературную нерешительность [13]. Считал себя ответ-

ственным за все, что происходило в психиатрической жизни. О своих

переживаниях, он ни с кем, кроме жены, не делился [12].

П.М. Зиновьев, вспоминая, рассказывал, как Ганнушкин мучил-

ся, что, действительно, мог поспособствовать самоубийству Есенина,

разрешив слишком рано выписать его из клиники, уступая его горя-

чим просьбам. Есенин уже не первый раз лечился там от белой горяч-

ки, и психотика после выписки могла оживиться [2].

Петр Борисович не делал никаких шагов для внешнего самоу-

тверждения, его отличала полная незаинтересованность во внешнем

признании. «Совершенно не был честолюбив, чрезмерно был скро-

мен» [12]. «К товарищам относился исключительно терпимо, заботли-

во и скромно, выдвигая их, а не себя» [12]. К подчиненным относился

вежливо и внимательно. Д. С. Озерецковский (1975) вспоминает: Ган-

нушкин, «прервав обход, после того, как он задал несколько вопросов

больной», подошел к нему, молодому ординатору, врачу этой пациент-

ки, «затерявшемуся где-то в конце следующей за ним «свиты», ото-

звал меня в гостиную и там спросил, не буду ли я возражать против

замены получаемого больной лекарства другим» [7].

Петр Борисович не любил публичных выступлений и всегда готов

был отказаться от чтения лекции. Перед лекцией, хоть и был к ней под-

готовлен, всегда заметно волновался. Будущий академик В.М. Моро-

зов, бывший одно время лекционным ассистентом Петра Борисовича,

рассказывал: «П. Б. Ганнушкин очень не любил читать лекции и силь-

но волновался перед выходом к аудитории. Вследствие этого он всяче-

ски оттягивал неприятный момент начала чтения. Все это знали, и вот

однажды я стою у дверей лекционного зала в ожидании профессора.

П. Б. Ганнушкин наконец появляется в конце коридора и идет ко мне

зигзагами, останавливаясь и разговаривая с каждым встречным, за-

тягивая, насколько это возможно, минуту входа в аудиторию. Я смо-

трю на эту процедуру и не могу сдержать улыбку. Подходит Петр Бо-

рисович и сердито спрашивает меня: «Что Вы, Виктор Михайлович,

как его, улыбаетесь?» («как его» – любимая присказка Петра Бори-