463

20 и редко принимает на веру, что говорят… всегдашний контроль са- мого себя делает его работу и медленной и мучительной, даже если дело идет об его обычной работе, которую он быть может (NВ! и здесь скепсис) любит…». Так должно быть объяснял Петр Борисович само- му себе свою литературную нерешительность [13]. Считал себя ответ- ственным за все, что происходило в психиатрической жизни. О своих переживаниях, он ни с кем, кроме жены, не делился [12]. П.М. Зиновьев, вспоминая, рассказывал, как Ганнушкин мучил- ся, что, действительно, мог поспособствовать самоубийству Есенина, разрешив слишком рано выписать его из клиники, уступая его горя- чим просьбам. Есенин уже не первый раз лечился там от белой горяч- ки, и психотика после выписки могла оживиться [2]. Петр Борисович не делал никаких шагов для внешнего самоу- тверждения, его отличала полная незаинтересованность во внешнем признании. «Совершенно не был честолюбив, чрезмерно был скро- мен» [12]. «К товарищам относился исключительно терпимо, заботли- во и скромно, выдвигая их, а не себя» [12]. К подчиненным относился вежливо и внимательно. Д. С. Озерецковский (1975) вспоминает: Ган- нушкин, «прервав обход, после того, как он задал несколько вопросов больной», подошел к нему, молодому ординатору, врачу этой пациент- ки, «затерявшемуся где-то в конце следующей за ним «свиты», ото- звал меня в гостиную и там спросил, не буду ли я возражать против замены получаемого больной лекарства другим» [7]. Петр Борисович не любил публичных выступлений и всегда готов был отказаться от чтения лекции. Перед лекцией, хоть и был к ней под- готовлен, всегда заметно волновался. Будущий академик В.М. Моро- зов, бывший одно время лекционным ассистентом Петра Борисовича, рассказывал: «П. Б. Ганнушкин очень не любил читать лекции и силь- но волновался перед выходом к аудитории. Вследствие этого он всяче- ски оттягивал неприятный момент начала чтения. Все это знали, и вот однажды я стою у дверей лекционного зала в ожидании профессора. П. Б. Ганнушкин наконец появляется в конце коридора и идет ко мне зигзагами, останавливаясь и разговаривая с каждым встречным, за- тягивая, насколько это возможно, минуту входа в аудиторию. Я смо- трю на эту процедуру и не могу сдержать улыбку. Подходит Петр Бо- рисович и сердито спрашивает меня: «Что Вы, Виктор Михайлович, как его, улыбаетесь?» («как его» – любимая присказка Петра Бори-